Эта девушка отталкивала от себя своим тяжелым взглядом и всегда нахмуренными бровями. Если бы не это, она была бы привлекательна: слегка вздернутый нос, зеленые глаза с длинными черными ресницами, густой тенью своей приглушающими эту зелень, яркие губы, красиво очерченного рта, черные волосы, подстриженные «под пажа» с густой челкой, закрывающей весь лоб до бровей. Когда она сидела в задумчивости, не чувствуя, что за ней наблюдают, брови ее распрямлялись, глаза ствновились глубокими и прозрачными, выражение лица приобретало мягкость – она была красива в эти минуты. Но кто-то хлопал дверью, кто-то проходил мимо или шелестей бумагой – и она как бы просыпалась, Брови ее мгновенно сходились к переносице. Походка у нее была совершенно не женственная – крупные тяжелые шаги ее гулко отдавались в коридорах нашей мастерской. Она носила туфли только без каблуков и, как бы нарочито, одевалась и вела себя как «мужлан». С ней никто не дружил, все обходили ее стороной – она была абсолютно одинока. Жила она одна в большой двухкомнатной квартире на пятом этаже старого дома в Люблино. Ее мать, с которой она жила раньше, вышла замуж и переехала к мужу в Измайлово, оставив ее одну.

Ей было 35 лет, когда я ее узнала. Она заинтересовала меня своей необычностью. Я чувствовала, что за этим хмурым взглядом скрывается тайна, которую ей тяжело нести одной. Я стала наблюдать за ней, пыталась установить контакт, но она при всякой попытке сближения с ней, как ежик, сразу выпускала свои колючки. Она отвечала односложно, явно показывая нежелание вести переговоры и, взглянув на меня своими холодными глазами, отрезала все возможности подхода. Но я понимала, что ей нужен друг, человек, с которым она смогла бы поделиться тяжестью своей тайны, и я продолжала «осаду» против ее воли, но для ее блага.

Она была хорошим архитектором, с тонким пониманием природы и любовью к красоте ее. Ее проекты парков, скверов и бульваров отличались хорошим вкусом и профессиональным мастерством. Своей необычностью она выпадала из общепринятых в архитектурной среде канонов поведения, противоречила им, звучала диссонансом.

Случай помог мне сблизиться с ней. Однажды нам пришлось вдвоем поехать на обследование одного далекого объекта, который нам предствояло реставрировать. Было холодно, конец сентября, на аллеях этой запущенной, забытой усадьбы толстым желто-бурым ковром лежали опавшие листья, было тихо, и казалось, что мы отрезаны от мира этой необычной для Москвы тишиной.

Она заговорила первой. Видно, задумчивая осенняя печаль, разлитая в воздухе, подействововала на нее как бокал вина, развязала ей язык. Как раненый дикий звереныш, она чутьем поняла, что я хочу ей помочь, потянулась ко мне, робко надеясь на сочувствие и понимание. Она смотрела на меня широко открытыми глазами – она открыла их только для меня – и я увидела в них такую глубокую печаль, такую нечеловеческую тоску и мольбу о помощи, что сердце мое сжалось.

Говорила она очень тихо, бесцветным голосом, без эмоций и акцентов, но это был крик души, прозвучавший шепотом. Трагедия «белой вороны»...

Отец ее погиб во время войны, мать осталась с двумя маленькими детьми, голодали, холодали, но выжили, вынесли все ужасы эвакуации, вернулись в Москву. Мать подрядилась работать уборщицей на Курском вокзале, малограмотная женщина, она не могла рассчитывать на более квалифицированную работу, а эта давала ей возможность кормить детей: проводники, вернувшись из далеких рейсов, часто подкидывали ей кто фрукты, кто ведро картошки, а кто и домашней свиной колбасы.

Дети росли, окончили школу. Брат пошел работать, он чувствовал себя уже мужчиной, который должен зарабатывать деньги для семьи. Людмила была болезненна, худа – этакий заморыш с зелеными глазами. Она часто сидела за столом на кухне, когда никого в доме не было, и рисовала. На бумаге возниками воздушные замки с удлиненными готическими пропорциями, окруженные зелеными лужайками с подстриженными кустами и ковровым газоном. Она мечтала стать архитектором, хотела учиться. На семейном совете мать с братом , прикинув свои финансовые возможности, согласились с ее планами. И она поступила в институт, без труда пройдя по конкурсу. Она изучала предметы с каким-то остервенением, вгрызалась в толщу огромных томов по истории архитектуры и искусства, ее курсовые работы отличались глубиной и знанием, в них чувствовался огромный труд, предшествовавший этим легким линиям, изящно лежавшим на белом ватмане. В зачетной книжке ее были только высшие оценки.

Ее однокурсники жили интересной студенческой жизнью, танцевали на вечеринках,пили вино, гуляли ночами по Ленинским горам, шумели, скандалили, сходились, расходились, влюблялись... Людмила была в стороне от них. Она жила в своем мире, как под стеклянным колпаком, любила одна бродить по тихим закоулкам безлюдного вечернего города, по безмолвным тропинкам Кузьминского парка среди буйно разросшегося самосевом березняка. О чем она думала, о чем мечтала?.. Конечно, о любви. Но юноши, которых она встречала, казались ей слишком вульгарными, грубыми, неинтересными. Были, конечно, и талантливые ребята, яркие личности, но они не обращали на нее внимание. Для них она казалась труднодоступной, как далекая горная вершина.

Иногда она подолгу смотрела на себя в зеркало: «неужели я такая уродина, гадкий утенок?»

Ей нравился один парень с ее курса, он был красив и знал это, и поэтому чувствовал себя хозяином жизни. Среди студентов он был заводилой во всех шумных мероприятиях: будь то праздничная попойка или туристский поход с ночевкой и обязательной «кружкой по кругу». Она сердцем тянулась к ниму, а разумом не принимала – ее отталкивала его развязность и легкость в обращении с девушками, которые охотно принимали его ухаживания. Как легко это у них получалось! Сегодня с одним, завтра с другим, и никаких проблем, никаких самокопаний. Он ее вообще не воспринимал как объект, достойный его внимания. Учебой он особенно не утруждал себя – ему всегда не хватало одного дня для завершения курсовой, он часто проваливал экзамены и зачеты, но это нисколько его не беспокоило: он умел договариваться с преподавателями и легко пересдавал.

Против своей воли она полюбила его, но не смела показывать ему свои чувства. Понимая, что она ему не пара не только по характеру, но и по социальному происхождению, она страдала тихо, исступленно, как умеют страдать глубокие чистые натуры. У нее стал развиваться комплекс неполноценности, сопровождавший ее потом всю жизнь. Получив хорошее образование, Людмила чувствовала себя чужой и в своей семье. Она замкнулась в себе еще больше.

Коллектив, в который она пришла работать после института, не помог ей избавиться от одиночества

Время шло, бежало, мчалось... Она стала замечать сединки на висках, мелкие морщинки в уголках глаз...А в жизни не происходило никаких перемен...

Я слушала ее и не знала, чем ей помочь. Что я могла предложить ей? Только свое сердце, которое умеет слушать и сочувствовать. Но и это иногда помогает. Вместе со словами, которые лились из нее нескончаемым потоком, она выплеснула и горечь накопившейся тоски, и соль невыплаканных слез.

Мы с ней стали друзьями, я старалась не оставлять ее одну, брала с собой на концерты, в театры, приглашала к себе домой. Она, казалось, оттаяла немного, согрелась. На органном концерте Баха я заметила в глазах ее слезы.

Однажды мне пришла мысль познакомить ее с умным, уже немолодым и женатым человеком, достаточно образованным и интересным. Я пригласила их к себе домой. Они стали встречаться. Но роман их кончился печально, так как лживая мораль больного общества искалечила ее психику. Он вернулся в семью, а она окончательно потеряла вкус к жизни , к работе.

Приходила утром в институт, садилась за свой стол и сидела часами неподвижно глядя в одну точку. Ее депрессия стала меня пугать. Я посоветовала ей обратиться к психоневрологу. Но она стеснялась идти к врачу.

Мне она сказала, что она - уже давно не живая, что умерла еще до своего рождения, но что не одна она такая, что все вокруг мертвецы, притворяющиеся живыми. Они думают, что живут. Работают, любят, но все это - мираж. Не может живой человек существовать в пораженном неизлечимыми болезнями мире...

...Когда я должна была уезжать в другую страну, я пришла попрощаться со своими бывшимми сотрудниками...

Людмила смотрела сквозь меня своими опустевшими зелеными глазами...