Если аббревиатура «АЗ-5» ни о чём вам не говорит, это может означать только одно – вы ещё не смотрели сериал «Чернобыль» от HBO. Сериал стал настоящим событием этого года, собрав менее чем через 2 месяца со дня премьеры (6 мая) свыше четверти миллиона отзывов на IMDB и заслужив зрительский рейтинг 9.6. Для сравнения – знаменитая «Игра престолов» спустя 8 лет после выхода первой серии в 2011 имеет чуть больше полутора миллионов отзывов и рейтинг 9.4. Сериал особенно интересен для русскоязычных жителей Америки тем, что рассказывает о событиях, произошедших в стране, в которой многие из нас родились и жили в то время, когда случилась чернобыльская катастрофа. Именно поэтому сериал привел к жарким интернет-спорам, иногда с прямо противоположными оценками достоверности показанных событий. Не секрет, что зарубежные фильмы о Советском Союзе вызывают порой сложные чувства у его бывших граждан – часто далеко не всё, показанное в них, соответствует нашим воспоминаниям о реальной жизни в этой стране. Именно поэтому прежде чем определиться, стоит ли смотреть новинку HBO или нет, я решила услышать мнение человека, который был в самом центре всего произошедшего 33 года назад на ЧАЭС.

Человек этот – Юрий Багдасаров, выпускник физико-математической школы-интерната города Орджоникидзе (сейчас – Владикавказ), блестяще окончивший Московский государственный технический университет имени Баумана (МВТУ) по специальности «Физико-энергетические установки». Сразу после института – работа на ЧАЭС. В ночь аварии 26 апреля 1986 года – начальник смены третьего энергоблока (сама авария произошла на четвёртом). И он же мой одноклассник по физмат-школе, «атомный парень» – так с лёгкой руки кого-то из нашей маленькой и дружной школьной компании мы стали называть Юру после его поступления в МВТУ... Именно Юру я и спросила, стоит ли смотреть «Чернобыль»? Ответ был быстрым и однозначным: стоит! И мы начали смотреть.

Сразу скажу: сериал в целом произвёл большое впечатление. Что-то из увиденного показалось достоверным, а что-то вызвало удивление и недоверие. Ещё раз захотелось обсудить всё это с Юрой, и мы проговорили по скайпу не один час. И тогда возникла мысль – поделиться всем тем, что он рассказал, с нашими читателями.

Рассказывает Юрий Багдасаров

Конечно же, я сразу посмотрел сериал, как только он вышел. Для меня это не просто кино. Чернобыльская катастрофа в буквальном смысле перевернула всю мою жизнь. К тому же я потерял в этой аварии не просто людей, которых хорошо знал, а очень близких и дорогих мне друзей. Так что фильм для меня особенный, непростой.

Сразу выскажу своё общее мнение о «Чернобыле». Там есть правда. Большинство событий, показанных в фильме, происходили. Но то, как их показали, у меня, очевидца, вызывает много критики. Просто надо понимать, что это фильм о советской жизни, снятый зарубежным режиссером, в первую очередь, для неподготовленного зрителя, который наверняка воспримет показанное в фильме как истину в последней инстанции. Отсюда все нюансы. Если помнить об этом и держать в голове, многое становится понятным. Фильм рассказывает о реальных событиях, близко к хронологии и ряду конкретных фактов, но люди, показанные в нем, часто ведут себя совсем не так, как вели себя во время тех событий те, кого я лично знал. В фильме они ведут себя так, чтобы их действия и мотивация были понятны, прежде всего, западному обывателю. И именно поэтому многим нашим зрителям некоторые моменты кажутся не вполне естественными. Я позже объясню, что именно имею в виду на конкретных примерах. Вряд ли справедливо предъявлять за это серьёзные претензии авторам фильма – они работают в первую очередь для своего зрителя. Просто надо помнить и понимать, почему так. А ещё – другого-то художественного фильма об этих событиях просто нет. Вот снимет Россия свой фильм – посмотрим, будет ли он достовернее, чем этот. И действительно обидно, что американцы и англичане сняли раньше нас...

Я начал работать на ЧАЭС сразу после МВТУ в 1979 году. Всегда хотел работать на атомной станции. Планировал пройти по карьерной лестнице, начиная с первых ступенек. Ставил себе достаточно амбициозную цель: в 40 лет стать директором станции. И я бы им стал, может быть даже раньше. Если бы не случилась авария...

Как известно, авария произошла во время проведения испытаний. Это были совершенно обычные плановые испытания. Более того, как правило, они должны были быть завершены до приема станции в эксплуатацию. Не углубляясь в технические детали, суть испытаний – как в случае внезапных проблем с электроэнергией (потери связи энергоблока с энергосистемой) использовать вращение останавливающейся турбины (а в силу размеров и массы она обладает большой инерцией) для временного электроснабжения охлаждающих реактор водяных насосов. Этот небольшой промежуток времени до остановки турбины даёт возможность запустить резервные дизельные генераторы (те самые, которые затопило цунами при аварии на Фукусиме в 2011 году) и не прекращать охлаждение остановленного энергоблока. Ещё раз повторю – это абсолютно обычные испытания. До этого они проходили и на моём, третьем, энергоблоке чуть больше года назад. В ту ночь мы знали, что испытания запланированы на четвёртом блоке, и в этом не было ничего тревожного и необычного. Когда ехали в автобусе на смену, Акимов (начальник смены четвёртого блока) меня расспрашивал, как проходили испытания у нас, я рассказывал, мы обсуждали, что и как. В общем, предстояла обычная ночная смена...

Смена перестала быть обычной в 01:23:47. И не только смена, вся жизнь для многих людей перестала быть обычной. В этот момент всё здание станции очень сильно тряхнуло. Секунд через десять тряхнуло ещё сильнее. Почти все сигнальные табло на щите управления третьего блока зажглись, показывая отклонения по параметрам (ложное срабатывание). Мы попытались связаться с четвёртым блоком, но связи не было. Почти сразу в напорном бассейне стал резко снижаться уровень воды для охлаждения реактора, и я немедленно дал команду снижать его мощность. Напорный бассейн – один на третий и четвёртый энергоблоки. Хотя и не было понятно, что именно случилось на четвёртом блоке, но то, что он не работает, стало ясно сразу. А значит, вода в конденсаторы турбин в большом объеме им была уже не нужна. Поэтому следующая команда была закрыть водяные задвижки четвёртого блока (шандоры) и отсечь четвёртый блок от накопительного бассейна. Это прекратило снижение уровня воды. После этого обстановка у нас на блоке относительно стабилизировалась – приборы успокоились, параметры были в целом в норме. За одним исключением – регистрировался повышенный радиационный фон. А вот насколько он был повышен – мы тогда толком не знали.

Спустя некоторое время к нам на блок принесли Шашенка – он был страшно обожжён во время взрыва и умер в тот же день. Это была первая жертва.

Потом к нам зашли Проскуряков с Кудрявцевым. Они искали Ходемчука. Оказалось, что его завалило при взрыве, тело так и не нашли. Он – единственный пропавший без вести при аварии. Проскуряков и Кудрявцев вернулись на четвёртый блок, Дятлов направил их в центральный зал опустить стержни в реактор вручную, где они получили огромные дозы радиации и вскоре скончались.

После того как мы стабилизировали наш блок, надо было попытаться осмыслить произошедшее. Что мы имели? Первое – повышенная радиация. Второе – по крайней мере, частичное обрушение строительных конструкций. Третье – соседний блок остановлен, ожоговое и, скорее всего, радиационное поражение персонала. Всё это позволило предположить так называемую МПА (максимальную проектную аварию). А означает этот термин разрыв одного из крупных трубопроводов, по которым вода поступает для нагрева в реактор или по которым из реактора выходит пароводяная смесь. При таком разрыве резко падает давление воды, реактор перестает охлаждаться и активная зона может разрушиться. Как следствие – повышенная радиация. Это была моя первая попытка понять, что же именно произошло. К сожалению, всё оказалось куда серьёзнее...

Прежде всего, нужно было насколько возможно обезопасить людей. Сразу приказал надеть респираторы. По инструкции первое действие – йодная профилактика. То есть нужно принять йод. У меня в сейфе хранились йодные таблетки на этот случай. Правда, их было всего 10 или 12, а людей было гораздо больше. Всё же количество этих таблеток рассчитано на аварию, а не на катастрофу. Значит, надо было разбавить обычный йод водой и дать выпить остальным. Вот только воды не было – коммуникации перестали работать, все трубы перебиты. Но наших людей такая мелочь как отсутствие воды в кране никогда не могла остановить! Оставалась вода в бачках туалетов, откуда она и была с успехом добыта. Хватило на всех. Это было важно – после аварии весь персонал третьего блока оказался относительно чистым, насколько это было возможным в тех условиях.

Следующий шаг – удалить с блока тех, кто не был критически необходим, особенно женщин. Звоню в один из отделов, где работали женщины, и говорю: уходите на первую очередь (это там, где первый и второй энергоблоки). Но дело в том, что формально я им не начальник, такую команду отдать не могу. А их начальник сейчас в машинном зале, и там такая беда, что не дай Бог... Ну, девчонки говорят – мы не имеем права без команды уйти. Вот тогда они услышали от меня такие слова, которых никогда ни до, ни после не слышали. По-русски им сказал: уё...уходите отсюда, и побыстрее! Сразу поняли, что всё очень серьёзно и ушли на первую очередь (первый и второй блоки).

Дальше было вот что. Количество запаса воды для охлаждения реактора в аварийной ситуации начало уменьшаться. Это баки чистого конденсата БЧК, откуда четвёртый блок начал интенсивно брать воду. В какой-то момент это снижение достигло критической отметки. Я звоню начальнику смены станции и говорю: я останавливаю блок! Он звонит диспетчеру энергосистемы. Тот говорит – нет! Мы только что потеряли мощности одного блока, а вы хотите второй отключить?! Нельзя! Но я вижу, что ситуация  катастрофическая. Кто-то должен взять ответственность на себя. И дал команду отключать блок. Отключали не аварийно, плавно снижая мощность, в нормальном режиме. И в самом конце заглушили его той самой кнопкой АЗ-5, которой и раньше регулярно пользовались. В пять часов утра блок был полностью остановлен. Повреждений в третьем блоке не было.

Вот за этими неотложными делами пролетела вся ночь. Начало светать. Кто-то сказал, что видел в окно из коридора, что на промплощадке лежат графитовые блоки (часть конструкции активной зоны реактора). Тогда я подошёл в коридоре к окну, из которого виден, грубо говоря, внутренний двор станции. Так вот, я посмотрел в это окно и увидел куски графита на земле. А графит – внутренность реактора. Тогда я понял, что зона реактора четвёртого энергоблока разрушена, реактора больше нет.

Наша смена закончила работу в 8 утра. Перед тем как уйти домой, я зашёл в медицинский кабинет. Там увидел Акимова. Он был совсем плох. Его рвало, весь серый. На следующий день его вместе с другими, сильно облучёнными, отправили на самолете в Москву в шестую больницу, где он умер в середине мая. Около десяти утра я уехал домой.

А на следующий день я был опять на смене. Первый и второй блок продолжали работать практически в штатном режиме – у них все системы свои, первая очередь фактически автономна и от второй не зависит. Ну а мой третий блок хотя и был остановлен, но был в процессе расхолаживания, а это не один день и требует присутствия персонала. Так что в 23:30 я был на остановке автобуса, отвозящего смену на станцию. И был не только я – смена полностью была в сборе. Хотя все уже примерно представляли, что произошло и насколько это серьёзно – достаточно было взглянуть на развороченное здание четвёртого блока. Но не было никакой паники и дезертирства.

Я отправил домой женщин и всех тех, кто не был абсолютно необходим. А с остальными мы поехали на смену.

27 апреля объявили эвакуацию. В целом она началась в два часа дня, но моя семья уехала около пяти часов: только тогда подали автобусы к нашему дому. Непросто эвакуироваться с двумя мальчишками, одному из которых всего два года! Посадил семью в автобус, а милиционер говорит: «И вы тоже! У меня приказ эвакуировать всех». Пришлось объяснять, что я уехать не могу, мне на смену надо. С трудом отбился. А некоторые уехали вместе с семьями. И трудно их за это осуждать. Что интересно, никого не заставляли остаться. Более того, как вы видите, милиция старалась эвакуировать всех, уговаривая уехать. Никто никого не обзванивал и не говорил – ты должен остаться. Но почти все люди, ответственные за критические участки, остались. Сами.

Вообще я должен сказать, что за всю мою работу во время и после аварии я не видел ни одного человека, которого заставили туда приехать и работать. Ни одного! Я понимаю, что возможно кому-то где-то говорили – или едешь, или партбилет на стол! Но я лично не встречал таких людей. Мне приходилось работать только с добровольцами. Конечно, я не говорю об армии – это другое дело. Но гражданских, которых бы принудили, не встречал. Поэтому когда в фильме видишь людей с автоматами, «помогающих» министру уговорить шахтёров – это абсурд. Вот что я имел в виду, когда говорил о том, что фильм сделан под менталитет западного обывателя. Видимо, там считается, что только таким можно было заставить советских людей что-то сделать. А для меня это смотрится абсолютно дико.

Ну и уж если вспомнили шахтёров... Много раз видел их на промплощадке, но ни разу не видел их голыми. Собственно, я никого голым там не видел, хотя было очень жарко. Может быть, где-то кто-то видел, но не я. Такая вот режиссерская находка в сериале. Если в «Армагеддоне» русский космонавт летал в ушанке, то почему бы, собственно, русских шахтёров не показать голыми? Да и с водкой, точнее, с её немереным количеством, явный перегиб. Я не скажу, что её не было совсем, но никто специально не завозил водку машинами, никакого экстремального пьянства не было и в помине. Почему так в сериале? Одно могу предположить: чтобы казалось, что на всю ту действительно самоотверженную работу наши люди были способны только в состоянии глубокого подпития. Это тоже к вопросу об отсутствии правды.

После общей эвакуации мы продолжали работать, оставаясь жить в Припяти с 27 апреля по 30 мая. 30 мая нас перевели в пионерлагерь «Сказочный» подальше от станции. Первые 2–3 дня из лагеря ездили на работу в обычном грузовике с тентом, потом на БМП. Там был дозиметр со шкалой в 200 рентген. Едешь на работу – показания не то чтобы нормальные, но терпимые. И вдруг стрелка прыгает вправо и зашкаливает. Потом обратно медленно возвращается. Видимо, какие-то обломки реактора в это место при взрыве попали.

Честно говоря, первое время было очень тяжёлое. Нас на смене должно было быть 5 человек. Но из 5 осталось после эвакуации только трое. Мы втроем жили до 30 мая в моей квартире. У нас был дозиметр на 5 рентген. Выходишь на балкон, ставишь его. Где-то через час идёшь проверить – он уже зашкалил. И тогда приходили мысли, что отсюда уже не выбраться. Одно успокаивало: семья в безопасности, детей поднимут. Мрачное было настроение, но никакой паники не было. Продолжали работать. А потом и многие из тех, кто уехал с общей эвакуацией, вернулись. На работе стало полегче.

Надо сказать, во второй половине мая на время ликвидации аварии всем работающим на станции подняли оклады в 5 раз.

Почти сразу после аварии у меня был первый разговор с компетентными органами. Это не был допрос, а именно разговор. Беседовал со мной следователь по особо важным делам киевского округа. Его интересовали два вопроса: какова, по моему мнению, причина аварии и могла ли быть причиной какая-то диверсия. Беседовали долго, я рассказал, как я понимал произошедшее. В конце разговора следователь сказал, что если меня будет расспрашивать кто-нибудь ещё из его или смежных ведомств, то все вопросы переадресовать ему. Я этим советом вскоре воспользовался.

После 5 мая нам дали возможность немного отдохнуть, около недели. Я перевез семью на Запорожскую АЭС, там дали комнату в общежитии, жена временно устроилась на работу. Когда мы обустраивались, со мной захотели побеседовать в местном отделе КГБ. Приехала машина, отвезли в комитет. Стали задавать вопросы, но я предложил связаться с тем самым следователем по особо важным делам. И на этом всё закончилось – меня отвезли обратно. Это был мой последний разговор с «компетентными органами».

После короткого отдыха я вернулся на станцию.

Тем временем проводилась колоссальная работа по ликвидации последствий аварии на четвёртом блоке. Практически все основные события этой работы показаны в сериале. И слив воды из бассейна, и уборка крыши, и сбрасывание мешков с бором и песком с вертолетов – всё это правда и показано достаточно реалистично. Но есть, как обычно, нюансы.

Очень драматично показан момент, где Легасов просит разрешения отправить на смерть трёх человек, чтобы слить воду из бассейна. Я отлично знал этих ребят, одного, к сожалению, уже нет с нами. А с двумя оставшимися мы по-прежнему общаемся. Эта операция не была отправкой на верную гибель. Это была работа, точно просчитанная заранее и блестяще выполненная настоящими профессионалами, знавшими каждый закуток своего блока. Почти весь маршрут предварительно прошли дозиметристы и составили схемы радиоактивности помещения. Поэтому ребята хорошо знали, куда идти, а куда не стоит. Больших доз облучения они не получили. Если так и показывать эту работу – буднично, без громких фраз и драматического надрыва – фильм проиграет в зрелищности. В общем, кино есть кино.

Точный расчёт был и с очисткой крыши. Все, кто на ней побывал, прошли чёткий инструктаж и тренировки. На крыше можно было находиться очень недолго, поэтому требовались тысячи людей. И все они прекрасно знали, что и как делать.

В целом было полное ощущение, что над ликвидацией последствий аварии работала вся страна. Всё, что требовалось, доставляли в кратчайшие сроки, а для строительства саркофага цемент свозили, наверное, со всего Советского Союза. Можно спорить, насколько эффективно работало советское руководство, но мне кажется, вряд ли какая другая страна справилась бы с такой катастрофой лучше и с меньшими потерями.

В августе 1986 меня отправили в отпуск, а после него мы перебрались в Киев. Получили квартиру, а работать к тому времени стали вахтовым методом – две недели работаем на станции, две отдыхаем в Киеве. Меня назначили начальником смены станции, то есть я отвечал за все четыре энергоблока. Начальником смены я проработал до мая 1987 года. Тогда начались проблемы со здоровьем, я попал в больницу и врачи сказали, что со станции придется уйти. Сразу уйти было, конечно, морально тяжело, да и нужно было подготовить себе замену. Этим я занимался до ноября 1987, а потом перешёл на работу в Госатомэнергонадзор СССР.

Мы переехали в Москву. Хотя меня и подлечили в Киеве, вопрос здоровья стоял достаточно остро. Нас с женой прикрепили к спецбольнице, где мы прошли полное обследование. В результате врачи обнаружили, как в книге Джерома К. Джерома, практически всё что можно и нельзя. Прописали тучу лекарств и разных процедур. Помню, как мы с женой поговорили и решили, что если всё это принимать, то помрем от лечения быстрее, чем от болезней. И за следующие семь лет мы в той больнице больше ни разу не побывали! Хотя нас регулярно вызывали на осмотры. Вместо этого мы стали активно заниматься спортом, вести здоровый образ жизни, чтобы помочь организму восстановиться. И, похоже, мы поступили совершенно правильно.

Я не могу точно сказать, какую дозу облучения получил. По моим подсчетам, за всё время работы после аварии – около 200 бэр. В обычное время после получения 25 бэр людей выводили из зоны станции. Считается, что при 600 бэр смертность стопроцентная. При 400 бэр – пятидесятипроцентная. Мой близкий друг Саша Ювченко получил 800 бэр и прожил после аварии более 20 лет. Причем активной, полноценной жизни. Конечно, всё очень индивидуально.

В Госатомэнергонадзоре помимо прочего я занимался расследованием аварии на ЧАЭС, был участником группы, готовившей итоговый доклад в МАГАТЭ (Международное агентство по атомной энергии). Часто бывал в командировках в Чернобыле.

В некоторых источниках высказывается мнение, что истинная причина аварии до сих пор окончательно не ясна (приводятся версии от землетрясения до диверсии). Для меня ответ на этот вопрос абсолютно однозначен. Причина аварии – в серьёзных недостатках конструкции самого реактора. Реакторы этого типа склонны саморазгоняться, то есть увеличивать мощность при определённых условиях. В случае чернобыльской катастрофы к этому привела долгая работа реактора на низкой мощности, а непосредственным катализатором взрывной реакции стала нажатая кнопка АЗ-5. Парадокс в том, что главное и единственное предназначение этой кнопки – остановка реактора. В том числе и аварийное. А в данном случае именно её использование привело к катастрофе.

Одно время считалось, что авария произошла исключительно из-за грубых ошибок персонала. Да, смена нарушила программу испытаний, но ни разу не сделала ничего запрещённого правилами эксплуатации реактора. Представьте, что вы едете по дороге, на которой два знака – рекомендуемая скорость 50 км/ч и ограничение скорости 80 км/ч. Если вы едете со скоростью 60 или 70 км/ч, вы не нарушаете правила, хотя и едете не с рекомендованной скоростью. То же самое с испытанием на ЧАЭС, во время которого произошла авария. Нормы эксплуатации реактора смена не нарушала. Не говоря уже о злосчастной АЗ-5. Никто не мог предположить, что её нажатие приведет к катастрофе. Кстати, АЗ-5 в сериале показана неправильно. На самом деле это обычная красная кнопка, а не ключ.

Иногда говорят, что сотрудники смены были слишком молодыми и неопытными. Но для старшего инженера реактора или блока возраст в 25–27 лет считался обычным, и эти люди – а я их знал лично – отлично делали своё дело. И Дятлов, который руководил испытаниями, был знающим специалистом. Да, он был жёстким руководителем, а каким он должен быть на АЭС? Кто-то говорит, что Дятлов был грубым, но я так сказать не могу. Помню, у меня накопились отгулы, и я подошёл к Дятлову с просьбой их использовать. В ответ Дятлов поморщился и сказал: «Отгулы – к отпуску!». Потом помолчал и добавил: «А отпуск – к пенсии!». Жёстко сказал. А отгулы чуть позже дал.

В сериале Дятлов показан в очень неприглядном свете. Он был моим непосредственным начальником, и я могу сказать, что его образ в фильме далек от реального. Единственное, за что, я думаю, Дятлова можно обвинять, это за то, что он сразу после аварии послал несколько человек практически в самое пекло, чтобы выяснить обстановку и предпринять некоторые экстренные меры. Все они погибли в течение нескольких дней от полученных доз радиации. Но легко судить издалека. Кстати, Дятлов и сам себя впоследствии за это винил много раз. Умер он в 1995 году.

В Госатомэнергонадзоре я прошёл путь до заместителя начальника Главного управления. Параллельно учился в Академии народного хозяйства при Совете министров СССР. Окончил её в 90-м году.

В начале девяностых многое изменилось, в том числе и в моей жизни. В 1993 году я ушёл из атомной энергетики окончательно и занялся бизнесом, которому посвятил следующие 17 лет жизни. Работал, растили с женой сыновей – они получили прекрасное образование, крепко встали на ноги, подарили внуков.

Всю свою жизнь я достаточно активно занимался спортом. В юности был кандидатом в мастера спорта по фехтованию и шахматам, много упражнялся с железом. Продолжал тренироваться и в Москве. В 2010 году я подумал, что пришло время ещё раз изменить свою жизнь и сделать своё увлечение новой профессией. Оставил бизнес, поступил в Российский государственный университет физической культуры и получил квалификацию тренера по фитнесу и бодибилдингу. С тех пор с удовольствием работаю в одном из московских фитнес-клубов.

Трудно поверить, что прошло уже 33 года с той ночи. Каждый год 26 апреля мы, прошедшие Чернобыль, встречаемся на Митинском кладбище у могил наших товарищей. Несмотря на то, что жизнь разбросала нас по разным странам бывшего Советского Союза, поддерживаем тёплые, тесные отношения. Хочется верить, что всё сделанное нами в Чернобыле не только дало возможность справиться с последствиями этой страшной катастрофы, но и позволит в будущем избежать многих проблем в атомной энергетике. А за ней, вне всякого сомнения, будущее.