Теплым июньским вечером сорок девятого года, когда тополиный пух, словно снегом, запорошил нашу Пушкинскую улицу, я заглянул на квартиру к приятелю. Марик жил в густозаселённой «халупе» за четырёхэтажным комфортабельным жилым домом, срочно отстроенным из руин пленными немецкими солдатами для руководства областного КГБ. Приятель, уставившись на большую черную тарелку, висевшую рядом с керосиновой лампой на стене, слушал радио. Диктор бодрым голосом передавал известия о «грандиозных успехах» на полях голодающей в ту пору страны и рассказывал о ходе беспощадной борьбы с «безродными космополитами» и «сионистами». Звучали фамилии известных всей стране учёных, литераторов и людей искусства. Большинство из них были евреями. Мы уже знали о смерти «от несчастного случая» Соломона Михоэлса, и с тревогой слушали о новых «разоблачениях» и арестах «вредителей» и «шпионов различных разведок». Эти новости нагнетали в наших семьях, естественно, и у нас, мальчишек, и без того тяжелые настроения, связанные с отсутствием денег, продуктов питания и страхом за возможные репрессии к родным и близким… Неожиданно за «последними известиями» началась трансляция концерта американского певца Поля Робсона из московского зала П. И. Чайковского. В школе, в музыкальной школе, где я учился, в пионерских отрядах и комсомольских организациях нам внушали, что в Америке проклятые капиталисты линчуют чёрнокожих и преследуют коммунистов… С первой же минуты нас буквально «заворожил» голос уникального баса из страны «желтого дьявола». Особенно поразило, что Поль Робсон пел не только американские и негритянские песни на английском (перед каждой с сильным акцентом он давал краткий комментарий на русском языке), но и русские народные «Эй, ухнем», советские «Полюшко- Поле», «Любимый город». До сих пор помню сильный голос певца, исполняющего старую песню «Missisipi OL Man River” («Старина Миссисипи»). А после слов из песни Исаака Дунаевского «О Родине» («Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек») раздался взрыв аплодисментов и криков «бис». … Прервав овацию, Поль Робсон обратился в зал со словами о том, как глубоко его потрясло известие о скоропостижной смерти дорогого друга Соломона Михоэлса. «И сейчас, - сказал он, - я спою песню, которую посвящаю памяти этого великого человека. Это песня еврейских повстанцев, которые боролись с фашистами в Варшавском гетто. Она написана на языке идиш. А научил меня её петь в Америке один из выживших евреев Варшавского гетто»... И зазвучала песня на очень известный тогда мотив братьев Покрасс «То не тучи, грозовые облака». Всё это меня, мальчишку, потрясло до глубины души: ведь американец пел на моём родном языке, на котором дома общались между собой мама и папа и на котором меня учили разговаривать в запрещенном сталинским режимом в 1938 году еврейском детском саду. И как он пел!..

Тогда я, конечно, не мог знать, что в тот самый вечер, 14 июня 1949 года, моя нынешняя добрая приятельница Мария (Маня) Исааковна Ландман была в зале Чайковского и слушала этот концерт Поля Робсона. Маня - интереснейшая личность, великолепный знаток идиш. Маня последние годы часто выступает на заседаниях нашего литературного объединения «Мичиган» с рассказами о еврейских поэтах и писателях Давиде Гофштейне, Переце Маркише, Ицике Фефере, Давиде Бергельсоне, Льве Квитко, Самуиле Галкине, которых хорошо знала по совместной работе. А во время концерта Робсона, она уже знала, что все они находились в застенках Лубянки и Лефортовской тюрьмы.

Почти через шесть десятков лет после того концерта Маня Ландман вспоминает: - «Слова Робсона, сказанные о Михоэлсе на том концерте, прозвучали, «как гром среди ясного неба». Наступила гробовая тишина. Ведь многие хорошо знали о подлинной причине кровавой расправы над великим еврейским актёром и режиссёром… Совершенно неожиданно среди онемевшего зала, где было много евреев, поднялась молодая женщина и начала аплодировать. Вслед за ней постепенно поднялся весь зал. И тогда Робсон на знакомую всем мелодию запел на языке идиш «Zog Nit Keynmol» («Не говори «никогда...») - героическую песню о вере евреев в завтрашний день и грядущую победу. Всей страстью своего сильного голоса он пел на языке моих единоверцев, шести миллионов европейских евреев, расстрелянных, погребённых живыми и задушенных в газовых камерах... Я, как и многие зрители, горько заплакала, и душевное потрясение от этой песни осталось на всю мою жизнь».

Лишь недавно здесь, в США, я более подробно узнал о жизни Поля Робсона. Прежде, как и большинство советских людей, я восторгался великолепным певцом и актёром, обладающим необыкновенным по красоте голосом, певшим на 20 языках (в том числе на русском и китайском!), выступавшим на лучших сценах мира. Я также восхищался им за то, что, будучи одним из лучших бейсболистов страны и выдающимся боксёром, он с отличием окончил Колумбийский университет и стал известным адвокатом, который смело и мужественно добивался равноправия для чернокожего населения Америки. В 1934 году по приглашению режиссера Сергея Эйзенштейна Поль Робсон впервые приехал в Советский Союз. Он был непримиримым борцом против фашизма. Рискуя своей жизнью, он выступал в Испании перед Интернациональной бригадой имени Авраама Линкольна.

Во время войны, став одним из организаторов помощи Красной Армии, Поль Робсон заявил: «Антисемитизм пугает меня, сына раба. Свобода неделима, и нападение на евреев равносильно нападению на чернокожих». Это он говорил, когда СССР была необходима материальная поддержка евреев Америки… Тогда это восхищало советских евреев. Однако в 1949 году, когда Поль Робсон вновь приезжает в Советский Союз, произошло событие, которое заставило многих усомниться в гражданской смелости и искренности выдающегося американского певца и актёра. Накануне этой поездки, руководители еврейских организаций Америки попросили Поля Робсона узнать о судьбе арестованных в Москве членов Еврейского Антифашистского комитета. С великим режиссером и актером Соломоном Михоэлсом и поэтом Ициком Фефером певец познакомился и подружился в США в 1943 году, когда они вместе проводили среди американских еврейских организаций сбор денежных средств и теплых вещей в помощь Красной Армии. Прибыв в Советский Союз, певец захотел повидать своих друзей. Но приставленные к нему чиновники сказали,что Михоэлс стал жертвой автокатастрофы. Поль Робсон был буквально ошарашен этим известием. Тогда он назвал имя другого его знакомого, Ицика Фефера. Заявлять, что и Фефер попал под машину, уже было невозможно. И в день концерта в зале Чайковского, о котором шла речь в начале нашего рассказа, Поль Робсон в своём номере гостиницы «Москва» встретился с известным еврейским поэтом. Измученного пытками, но для приличия приодетого Фефера привезли прямо из тюрьмы. О содержании их разговора я недавно прочитал в книге известного кинодокументалиста Василия Катаняна «Лоскутное одеяло». В декабре 1997 года автору в Нью -Йорке удалось встретиться и побеседовать с сыном Поля Робсона, который хорошо помнил взволнованный рассказ отца, вернувшегося из Москвы в том далёком 1949 году. «Отец поразился исхудавшему, испуганному своему гостю… Как только они остались одни, Фефер указал на люстру и завитушки потолка, и отец понял, что тот имеет в виду подслушивающие устройства…. Он (Робсон) спросил, как…погиб Михоэлс, тот отвечал, что не знает, а на самом деле, молча, приставил палец к виску и как бы нажал курок. На клочке бумаги Фефер написал «Михоэлса убил Сталин». Отец был потрясён, но, «играя на микрофон», стал спрашивать Фефера о его работе и семье, на что тот отвечал, что всё в порядке, а на пальцах показал решетку. Отец, чтоб унять волнение, что-то рассказал и спросил, готовит ли поэт сейчас какую-либо книгу, на что тот ответил невнятно (для микрофона), а рукой обозначил петлю вокруг шеи… Отец стал угощать фруктами, что стояли на столе, и написал: «Как вам помочь?» и «Что можно сделать?», на что тот помотал головой и ответил: «Спасибо, груша очень вкусная», разорвал бумажку и спросил, где туалет. Там он обрывки спустил в унитаз. Вскоре Фефер сказал, что его мучит мигрень, попросил прощения за краткий визит, и отец проводил его до лифта. Вот как это было. Робсон, увидев наяву, что тогда происходило в СССР, страшно нервничал, был в шоке. Но его ожидал огромный зал и за ним уже пришли, чтобы ехать на концерт… Отец никому не говорил об этом свидании, опасаясь повредить заключенным и оставшимся их семьям. И взял с меня клятву, что я никому не скажу ни слова».

О содержании разговора с Ициком Фефером Поль Робсон, по свидетельству его сына, молчал всю жизнь. Он даже не пытался выступить в защиту измученного сталинскими чекистами еврейского поэта. Он не сказал ни слова в защиту евреев, которые в то время находились в советских тюрьмах и лагерях. Мало того, вернувшись после гастролей в Америку, Робсон стал там активно выступать с разоблачением «врагов СССР, распространяющих антисоветскую пропаганду о гибели Фефера и членов Еврейского Антифашистского комитета». Но правда о разгроме ЕАК дошла за океан, вызвала возмущение демократической интеллигенции и американских евреев и серьёзно подорвала репутацию Робсона как друга еврейского народа. Ни при жизни Сталина, который удостоил певца премией своего имени, ни после смерти тирана и выступления Хрущёва на ХХ съезде КПСС Поль Робсон ни разу не осудил преступления, совершенные в СССР против евреев.

В 1950 году году Поль Робсон был удостоен Международной премии Мира и избран членом Всемирного Совета Мира. В последний раз Робсон приезжает в СССР в 1961 году.

Рассказ о том незабываемом концерте, который транслировался из зала П. И. Чайковского, на мой взгляд, был бы неполным, если не упомянуть, что в 1998 году, накануне 100-летия великого певца, нью-йоркская фирма U.S.S.U выпустила компакт-диск с его песнями. Для этого американцам довелось немало потрудиться, чтобы разыскать в Москве запись того самого концерта. К сожалению, они не услышали ни одного слова, сказанного певцом о Михоэлсе, а также и о содержании песни узников Варшавского гетто. Советская цензура в своё время вырезала вступительную речь Робсона. Но песня на идиш «Не говори никогда», к счастью, сохранилась. Американские газеты назвали её «самой крупной жемчужиной в короне этого компакт-диска».