Вот как сейчас помню, забавлял меня в юности один античный парадокс. Звучал он примерно так: «Один критянин (это житель острова Крит, а не написанный с ошибками кретин) сказал, что все критяне врут. Соврал он или сказал правду?». Ну, понятно, да? Если соврал, то критяне говорят правду. Но он-то соврал. А если сказал правду и они врут, то почему он такой честный? Так вот уже несколько тысяч лет мудрецы всего мира бьются, пытаясь шуточку эту уложить хоть в какие-то приличные логические рамки. Хрисипп, по слухам, исписал шесть папирусов, Теофраст – чуть меньше, но тоже чуть с ума не сошёл. И пошло-поехало. Ищут люди эту истину, спорят до хрипоты, копья ломают, а договориться так ни о чем и не могут. Видимо, слишком уж размыты эти понятия «правда» – «ложь», «неправда» – «истина». Много мы себе отговорок придумали, чтобы нечестность свою от себя же и спрятать. «Святая ложь», «ложь во спасение», «полуправда». Так и возникает в памяти знаменитый бухгалтер из «Геркулеса» с его бессмертным: «Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды».

Меня, кстати, тоже участь сия не миновала. Я хоть и не задаюсь вселенскими вопросами, с бытовыми бы разобраться, но, помню, тоже опубликовал несколько лет назад материал с громким названием «Истина рождается не всегда». Я там какого-то горе-издателя обучал основам профессии. Как мне потом рассказывали – абсолютно безуспешно. Мне тогда пришлось спрятаться за псевдонимом, поскольку горемыка что-то невпопад брякнул о творческой деятельности моего брата, а лавры дедушки Ленина, отомстившего за Сашу всему миру, меня вовсе не привлекали. Вот и вспомнил, что фамилия одного из однокурсников была Меркулов.

К сожалению – это оказался секрет Полишинеля. Уже через пару дней после выхода статьи, звонки пошли со всех сторон. «Да ладно, старик, а то мы не поняли». Ну, поняли и хорошо.

Но одна незыблемая истина в этом несовершенном мире всё же есть. И я вам её сейчас открою. Приготовились? Тогда слушайте. Я никогда и нигде не публиковал своих стихов. Хотя, и здесь «полуправда». Был один грешок. Но об этом чуть ниже.

Наверное, слишком я люблю Поэзию и, смею надеяться, достаточно хорошо её знаю, чтобы свои «рифмованные взвеси» называть этим высоким словом. Ведь вот как бывает. Читаешь прекрасного поэта, восхищаешься и вроде бы сам где-то около бродишь. А вот не получается. «Господин карбонарий, я ведь тоже как вы думаю, только сказать красиво не могу».

А ещё не было «информационного повода», позволившего бы мне перебороть свою врождённую застенчивость. Мол, я, конечно, всё понимаю, нет предела совершенству, но вот обстоятельства заставляют, так что уж потерпите...

Теперь этот повод появился, и как бы даёт он мне разрешение показать вам несколько своих поэтических строк. Правда (опять это высокое слово!), и здесь не совсем стихи. Хочу я поделиться с вами несколькими своими пародиями, написанными в разные периоды моей уже достаточно долгой жизни. А триггером этого внезапно пробудившегося мужества послужило письмо, которое я пару часов назад получил от бывшей однокурсницы. Привожу его полностью.

«Привет, Горошин. Сейчас разбирала старьё в родительском доме и нашла пожелтевший листок с твоими каракулями, датированный 28 января 1979 года. Поскольку память о тебе храню тёплую, помню, что это следующий за твоим двадцатилетием день. Да и сам день вспомнила. Поэтому наслаждайся своим ранним творчеством и знай какой … (плохой – правка моя) из тебя Нострадамус».

Я тоже вспомнил тот день.

Все студенческие годы мой день рождения приходился на зачётную неделю зимней сессии. Это создавало определённые трудности. А если добавить, что моя мама преподнесла себе королевский подарок, родив меня аккурат в день своего двадцатиоднолетия, то можно себе представить, как эти два праздника затягивались. Друзья, родственники, бывшие одноклассники (мама была в школе моим классным руководителем), мои новые и старые приятели. Празднование обычно продолжалось неделю, и только помощь высших сил позволяла мне сохранять стипендию.

В то утро я пришёл к однокурснице, обещавшей поднатаскать меня по какому-то предмету. А поскольку она тоже предыдущим вечером засиделась у меня, то наши занятия явились подвигом, перед которым все остальные подвиги человечества стыдливо меркли. Мы честно трудились несколько часов, пока не взалкали и не решили выпить по чашке чего-то там. Включили телевизор. А в нём едва ли не великий в те годы поэт Владимир Солоухин читал свои стихи. И было у него стихотворение о том, какие мужчины на самом деле хорошие и зря их с чем-то там мешают. Белыми супрематистами тогда не называли, но и женщины не нашли себе лучшего героя, чем рефлексирующий психопат Гоша из сомнительного фильма Меньшова. И прогремели в этом стихотворении строчки, которые привели нас обоих в состояние бешеного восторга. Звучали они так: «А женщина женщиной будет, и мать, и сестра, и жена. Уложит она и разбудит, и даст на дорогу вина».

Потрясающе, правда? До этого моей любимой строкой было знаменитое тушновское «А ты придёшь СОВСЕМ внезапно». Я даже предлагал «со всем» писать раздельно, как будто он к ней с чемоданом барахла заявился. Но Солоухин переиграл по всем статьям. Мы носились по квартире, придумывая все новые и новые варианты, типа «А тумбочка тумбочкой будет...» и остальное в том же духе. Под конец я схватил лист бумаги и без единой правки написал свою первую в жизни пародию, которую не без некоторого душевного трепета и предлагаю вашему вниманию.

Забудут про мамонтов люди,

Исчезнут с Земли города,

А женщина женщиной будет,

И так это будет всегда.

От женщины не убудет,

Когда она мать и жена.

Уложит когда и разбудит,

И даст на работу вина.

За это её не осудят

Ни словом, ни жестом, никак.

Ведь женщина женщиной будет,

И это бесспорнейший факт.

Пусть реки на Марсе запрудят,

Турбазой пусть станет Луна.

А женщина женщиной будет,

И мать, и сестра, и жена.

Да, путь исторический труден,

Идут за годами года.

Но женщина женщиной будет,

Мужчиною – никогда.

Вот так. Нострадамус из меня и в самом деле оказался... никакой. И хотя я, правда, больше вижу мужчин, превратившихся в женщин и даже занимающих высокие государственные посты, но сути это не меняет. Видимо, здесь какие-то хирургические заморочки. Не мог я, несмышлёныш, даже представить себе. Но сейчас не об этом.

Следующую пародию я написал только три года спустя, зимой 1982 года. Ах, этот восемьдесят второй! Сплошное счастье! Я заканчиваю учёбу в университете. Сдана последняя сессия. Я работаю над дипломным проектом по своему любимому Вампилову и у любимой преподавательницы. Влюблён во второкурсницу, на которой спустя год благополучно женился. Впереди бесконечная череда радостей, и горе тому, кто посмеет сказать, что это не так!

И в это самое время появляется стихотворение Андрея Вознесенского. Для начала приведу из него первые несколько строф.

Как метель бы ни намела,

На машинах, летящих мимо

Есть счастливые номера.

Я люблю гадать на машинах.

Что сулишь в Новый год, Москва?

Что ты хочешь, чтобы я понял?

Девятнадцать – восемьдесят два,

По идее, счастливый номер.

От суммарности этих цифр –

Слева десять и справа десять –

Возникает счастливый шифр,

Будьте люди счастливы, дескать.

В рассказе «Сумбурное» я писал, что в юности мы делились на «вознесенцев» и «евтушенковцев», признавая гений обоих. Я был убежденным «вознесенцем». До сих пор храню в памяти половину произведений и жалею тех, кто, посмотрев по телевизору спектакль «Юнона» и «Авось», пытается убедить меня, что прекрасно знаком с творчеством Андрея Андреевича. Что произошло с нашими кумирами после перестройки – это тема серьёзных исследований и выбора каждого конкретного читателя. А в тот момент я, конечно, в очередной раз восхитился мастерством поэта, посетовал, что вот мне, к сожалению, не дано и занес шедевр в очередную ячейку памяти. Но что-то меня всё-таки тревожило. Я в десятый и в сотый раз проговаривал текст и долго не мог понять, что же именно. Пока, наконец... я вдруг наткнулся на мысль что 19–19 – это тоже «слева десять и справа десять», счастливый номер. Самый страшный год гражданской войны. А 19–28 – первая пятилетка, массовое раскулачивание, миллионы умерших от голода, расстрелянных и сосланных. «Да полно, – говорил я себе, – не фига выпендриваться. Не дорос ещё». Но в голове как-то сами по себе вызрели кощунственные строки, которые я всё же решился записать. Кощунственные, потому что сама мысль о том, что у Вознесенского может быть что-то спорное, в то время казалась мне именно такой.

И кого бы ни замели,

Все равно скажу откровенно:

Человек уже на мели,

Будь он штатский или военный.

Без утайки скажу вам всем,

Москвичу и жителю Коми,

Девятнадцать – тридцать семь,

По идее счастливый номер.

От суммарности этих цифр...

Ну, и далее по тексту. До сих пор удивляюсь, как я тогда посмел.

В начале перестройки к «Правде», «Известиям» и «Труду» по две копейки, стали добавляться различные доморощенные издания. Новые газеты, реже журналы зарождались с неистовством кроликов. Единственным условием создания очередного печатного бреда являлась способность раздобыть рулон бумаги. Находящиеся на грани бесславной гибели типографии, брали всё. Вакханалия перестройки не требовала даже минимального уровня профессионализма. Одной из таких газет, появившихся в моем любимом Ташкенте, была газета с татаро-монгольским названием «Ярлык», о существовании которой я, правда, до поры до времени и не догадывался. Но где-то в конце восьмидесятых я вдруг с ужасом узнал, что в этом вот самом издании были опубликованы мои стихи. По крайней мере, под сомнительного качества виршами стояло мое честное имя, и друзья, которые мне об этом сообщали, не скрывали своего разочарования: «Да, братан, такой лажи мы от тебя не ожидали».

Я попросил секретаршу раздобыть мне газету и с ужасом увидел, что в «Ярлыке» действительно опубликованы чудовищные стихи. По памяти могу привести лишь первые несколько строк.

Январь набросил первый свой снежок,

И вышел вновь один я на дорогу.

Припомнив милый авиакружок,

В который не ходил я, слава Богу.

Далее в том же духе. И подписана эта муть была... ну, вы поняли. Я набрал указанные в выходных данных цифры телефонного номера. Милая девушка представилась Инной и вежливо поинтересовалась, кто я такой и чего мне, собственно, нужно. С трудом сдерживая гнев, дабы не сорваться на несчастное существо, попавшее мне под горячую руку, я представился и попросил кого-нибудь из руководства. Девушка что-то невнятно пообещала и уронила трубку на стол. Ждать пришлось недолго.

– Витька, привет, – раздался в трубке весёлый голос. – Знал, знал, чувак, что ты не выдержишь и позвонишь.

– Кто это? – спросил я.

– Зазнался, зазнался, звёздочка ты моя ясная. Забываешь старых друзей.

– Забываю, – признался я. – Кто это?

– Дед Пихто. Конь в пальто. Если хочешь, то спортлото. Не узнаешь друзей закадычных по милым голосам. Ну, конечно, мы же не дрозды, – намекнул он на популярную песенку.

– Дятлы вы, кто бы вы ни были. А точнее – долбо... Друзья так не поступают. Как зовут-то тебя, болезный?

– Это Серёга Агеев, зазнавшийся ты мой.

Серёга учился, кажется, на географическом. И с чего он вдруг решил заняться газетным бизнесом, можно было только гадать. А мне не хотелось.

– Ну, давай, Серёга Агеев, объясняйся.

– А что объясняться, старик? Сам же всё понимаешь. Читателя громкими именами привлекаем.

– Получше ничего выбрать не мог?

– Что ж я, «парус одинокий» твоим светлым именем подпишу? Но если честно, – начал выкручиваться он, – я просто искал повод увидеть рожу твою после многолетней разлуки. Знал, что ты проявишься. Поэтому готов подставить морду под твои хлесткие пощёчины и накрыть извинительную поляну в любом указанном тобою месте. Придёшь?

Я вспомнил эти милые когда-то сердцу интонации и смягчился.

– Приду. Но ты ещё и опровержение дашь в следующем номере. Понял?

– Всё, как ты скажешь. Чтоб я сдох.

– Не сделаешь – сдохнешь.

Через пару дней в каком-то кабачке мы не только вспомнили проказы нашей юности, но и договорились о том, что Серёга опубликует мою пародию на те самые стихи. Пародию я в духе поэтов кафейного периода набросал тут же на ресторанных салфетках. Агеев был в восторге.

– Читатель ох...бомлеет. Пародия Горошина истинного на Горошина-псевдо.

Через несколько дней в газете «Ярлык» с извинениями и комментариями были впервые опубликованы мои рифмованные строки, о чем я и предупреждал в начале этого материала.

Сказали мне: вот Бог, а вот порог.

И вышел вновь один я на дорогу.

А в голове рой лермонтовских строк,

Которых не читал я, слава Богу.

Когда стоял, приблизившись к стене,

Есенина я вспомнил ненароком,

Хоть в жизни никогда, поверьте мне,

Я взглядом не водил по этим строкам.

Затем, когда мой дядя занемог,

Явился Пушкин, ранее безвестный.

Признаться, я сказать правдиво мог,

Что он поэт довольно интересный.

Ещё я вспомнил повесть «Белый клык»,

Некрасова «Железную дорогу».

И газетёнку глупую «Ярлык»,

В которой не писал я, слава Богу.

А одну мою пародию исполнила самая настоящая Звезда. Вот как это было.

В середине девяностых, за год до иммиграции, меня грубо попёрли отовсюду, откуда только можно было. Но сидеть дома было скучно, и мне нашли теплое местечко коммерческого директора Фонда культуры Узбекистана. Было весело. Помимо прочего, Фонд курировал предприимчивых ребят, которые взялись доставлять в Ташкент различных эстрадных звёзд. Связи тогда были разорваны, деньги у бывших республик оказались разные, что доставляло большие проблемы. Но была фирма «Арс» Игоря Крутого, которая эти самые проблемы решала. Небескорыстно, конечно. В Ташкент под нашей эгидой тогда приехали Аллегрова, Хазанов, Алёна Апина, Успенская. Алла Борисовна приземлилась в городе в тот самый день, когда мой самолёт впервые сел в Атланте. И была ещё какая-то певица, имени которой я не помню и гуглить по текстам не буду. Пусть она останется для меня таинственной незнакомкой, хотя была, помню, достаточно известна и, возможно, кто-то из читателей её и узнает.

Стоя за кулисами, я скучал, ждал окончания концерта, с тоской думая, что Звезду ещё предстоит развлекать на импровизированном банкете. Я не особенно вслушивался в бесхитростные тексты, но как-то случайно обратил внимание на несколько слов: «Я сегодня проснулась счастливой, потому что проснулась свободной». «Замечательно, – подумал я тогда. – Беспроигрышный вариант. Я сегодня то-то, то-то, потому что то-то, то-то. Простовато и пошленько, как и те три аккорда, под которые эта хрень исполняется». А ещё там было: «Иди на все четыре стороны, и скатертью тебе дорожка». Восторг неописуемый.

На банкете, кроме меня, шефа и Звезды присутствовали её администратор, с которым мы были на постоянной связи весь подготовительный период, и какой-то милый парень кавказского вида, представившийся Симоном. После шестого тоста я пообещал, что стану называть его Пётр. После десятого он всё же спросил, а, собственно, почему? Я посоветовал ему открыть Евангелие. Он пообещал. На что я заметил, что это нужно делать пока петух не прокричит. Потом он почему-то стал интересоваться, понравились ли мне песни. Я сказал, что, бывало, слушал и получше. Администратор Володя делал мне страшные глаза, и лишь несколько позже нашел возможность шепнуть, что парень не только друг (или муж? Не помню) Звезды, но и автор её песен.

– Отлично, – заметил я, – значит, завтра он проснется счастливым, потому что проснется свободным.

Симон оценил иронию, отсмеялся и заметил, что критиковать легко, а вот смогу ли я сделать хоть что-то подобное.

– Легко, – отмахнулся я и в очередной раз схватился за ресторанную салфетку. Вот что у меня получилось.

Я сегодня проснулся с похмелья,

Потому что вчера перепил я,

И издержки весёлого зелья

Окружили меня в изобильи.

Разболелись безжалостно зубы,

Под лопатку залезли две спицы...

С удовольствием снова заснул бы,

Но добавилась боль в пояснице.

А ещё я проснулся не дома

И заметил нечаянно рядом

Облик женщины. мне незнакомой,

С настороженно-ласковым взглядом.

Да откуда ж она, кто такая?

Почему оказался я с нею?

Может быть, ты мне снишься, родная?

Но она лишь прижалась теснее.

А ещё я проснулся случайно,

Потому что я мог не проснуться.

Убежало здоровье с отчаянья,

И ему никогда не вернуться.

На себя я смотрю с отвращеньем,

Перерезали лоб мой заботы.

В бурной жизни вползаю вращенье,

Подавляя зевоту и рвоту.

Иду на все четыре стороны,

Замкнув все пункты обороны,

Но надо мной летают вороны.

А рядом с ними их вороны.

Послать бы всё к такой-то матери,

И скатертью всему дорожка.

Послать бы все к такой матери

И растворяться понемножку.

– Смотри, как он меня уделал, – Симон протянул салфетки Звезде. Та достаточно долго вчитывалась в мою каллиграфию, потом расхохоталась, вышла из-за стола и подошла к маленькой эстраде, на которой расположились пианист, виолончелист и скрипач. Немного пошептавшись, она выгнала пианиста с насиженного места, на которое уселась сама. Играть на пианино и петь она умела. Потом мне предложили прислать на пробу несколько моих стихотворений, но я собирался в Америку. Зато теперь я с полным основанием могу сказать, что и мои стихи исполнялись звёздами.

А потом стало не до стихов. И не до пародий. Многие события моей жизни казались тогда пародией. Хотя, жаловаться грех. И лишь не так давно я вдруг остро ощутил, как очень многое в нашей жизни измельчало. Хотя бы за последние сто лет. И волнуют нас какие-то совершенно ненужные проблемы, которые мы, конечно же, оставим здесь и забудем, как местами приятный, местами кошмарный сон.

Давайте сначала вспомним, как это звучало раньше. Уверен, что все мои читатели эти строки знают, но вдруг...

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи ещё хоть четверть века –

Всё будет так. Исхода нет.

Умрёшь – начнёшь опять сначала,

И повторится всё, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Конечно, делать пародию на Блока было бы ещё нелепее, чем на Вознесенского. Я и не пытался. В литературоведении есть термин «травестия». В общих чертах – это пародия, НЕ направленная на личность автора. Самый избитый пример – «и скучно, и грустно, и некому морду набить». Лермонтову от этой травестии ни холодно, ни жарко. А ещё это можно сформулировать, как попытку сказать о возвышенном низкопробным слогом. Вот я и попытался.

Рис. Курица. Морковь. Картофель.

Безвкусный будничный обед.

Поднадоевший женский профиль,

С подтеками прожитых лет.

Умрёшь – на следующем круге

Они к тебе вернутся вновь...

Рис, леденящий нос подруги,

Картофель, курица, морковь.