Я услышала звуки рояля, проходя по улице Бонна среди лениво шагающих людей, нежащихся под лучами неяркого осеннего солнца. Это был полонез Шопена, мой любимый. Я пошла на звуки, притягивавшие меня как магнит, и вдруг увидела прямо посреди улицы пианиста, сидевшего за смешным самодельным пианино на колесах.

Вокруг стояла толпа народа. Все слушали, иногда бросая по одной марке ему на столик. Он, казалось, ничего не замечал вокруг – он был весь в музыке.

Внешность его была необычной – большой горбатый нос нависал над верхней губой, черные с проседью волосы длинными прядями падали ему на лоб, глаза были закрыты.

Он играл Шопена, Бетховена, Рубинштейна, Мендельсона, Вивальди. Толпа не расходилась, она росла вокруг – уже трудно было пройти мимо... Это была настоящая музыка. В его исполнении чувствовались сила и зрелость – так мог играть только настоящий профессионал.

Но почему он... – на улице? Почему собирает жалкие гроши за свою прекрасную игру?

Я слушала и наблюдала вокруг. Лица были серьезны – немцы любят хорошую классическую музыку, а Бетховен для них – Б-г. Молодежи было мало, она недолго задерживалась возле пианиста – ее больше привлекают современные темпы джаза или томные блюзы по вечерам в кафе.

Эту музыку слушали не потому, что только за одну марку, почти бесплатно, можно было прослушать своего любимого Бетховена. Пальцы пианиста привычно скользили по клавишам. У него были некрасивые руки и короткие пальцы, но он ими спокойно брал октавы, пассажи его были легки и прозрачны, пианиссимо звучало, как шепот среди притихшей толпы.

Я стояла долго, целый час. Женщина из магазинчика напротив вынесла ему кружку с напитком, он кивком головы поблагодарил ее, не прерывая игры. Люди хлопали, бросали ему монеты. И он, казалось, был доволен, улыбался в паузах, что-то говорил на ломаном немецком языке.

Когда он встал, то оказался маленького роста, нескладный, с короткими ногами в белых спортивных туфлях...

Несколько человек купили у него кассеты с его записями Бетховена и Шопена, исполненными им на рояле Бехштейна.

Потом пришли с обеда рабочие, которые ремонтировали рядом асфальт, и шум их инструментов помешал нашему концерту. Толпа разошлась. Я подошла к нему и заговорила. Спросила, где он учился и где живет.

-Я окончил Миланскую консерваторию. Я итальянец. А живу - сейчас здесь, на улице, а завтра – не знаю, где буду. Я живу на колесах, езжу и играю. Мне нужна публика, ее реакция – я артист. И я люблю свободу.

...Что погнало этого человека из Италии по городам и весям Европы – действительно ли любовь к свободе? Не знаю...

* * *

Я вошла в лес, чистый, ухоженный, с хорошими щебеночными дорожками, как большинство лесов в Германии. Воздух был напоен ароматами зелени, было свежо и приятно после жары и предгрозовой духоты города.

Тихо, ни ветерка, ни шороха, никого. Даже птицы уже спели все свои песни. Я одна во всем лесу, во всем мире...

Конец сентября. Теплое неяркое солнце сквозь ветви громадных старые дубов и орешника, все еще зелено, ничто не напоминает о том, что скоро осень, только паутина легко опутывает ветки, да редкий желтый лист иногда падает под ноги.

Я вижу перед собой большой серый камень на перекрестке – три дороги рассекает он. Как в сказке: «Пойдешь налево – найдешь свое счастье, направо - горе, а прямо пойдешь – смерть найдешь...»

Но на камне написано: «Рамерсдорф – 1,2 км., Пютценшоссе – 1 км., Холторф – 1 км.» И стрелки - в разные стороны.

А я так хотела попасть в сказку...

* * *

...Я не замечаю ни пьяной электропроводки на потолке, ни темного сырого пятна в углу, ни отставших обоев: моя «меблирашка» - только мгновение, только миг в моей жизни.

Я – птица; вся земля, все небо – мои. Я совершаю долгий перелет из зимы в лето, из непроходящей зимы в манящее лето. Здесь – только небольшая передышка, и я учусь дышать другим воздухом, учусь пить свободу. Я лечу на запад, я пересекаю меридианы, я хочу вить гнездо далеко за океаном. Но путь предстоит длинный – вдруг не долечу, упаду подраненной чьей-то злой шуткой, меня легко ранить – у меня открытое сердце.

Моя стая улетела давно, я отстала от нее. Мне тяжело одной здесь, в холодной стране, где живут люди с холодными сердцами. Я хочу тепла, душевного тепла, мне так его всегда не хватало.

Моя кровь горяча - у всех птиц горячая кровь. Ее не остудит время – я умру с высокой температурой горения. Тлеть не хочу, не умею. Я влюблена в жизнь, - прощаю ей все, но и требую от нее многого, может быть, слишком... Иногда она делает мне подарки, но чаще причиняет страдания...

Германия, 1988, Бонн